Петр Лобко: «В жизни нет ничего лучше опыта»

Возраст — это пик горы, с которой открывается весь горизонт жизни. Она у Петра Иосифовича Лобко, доктора медицинских наук профессора кафедры нормальной анатомии БГМУ, и сегодня, в 80 лет, насыщенна до предела. Он читает лекции врачам и студентам. Занимается научными исследованиями, пишет книги и учебники, составляет атласы, руководит работами диссертантов. Любит юмор и говорит, что еще рано «гену суб глютеус». В переводе с латинского — это «коленкой под мягкое место», и на пенсию.

Его лекции — вершина ораторского искусства, когда большие способности, великое трудолюбие, неустанное учение и искренность удачно соединены в человеке. Трудно поверить, что в детстве он не знал русского языка. В деревне Кухчицы Клецкого района до войны учили на польском. В годы фашистской оккупации школа вообще не работала, и двенадцатилетний подросток отчаялся, что останется недоучкой. А ему так хотелось стать врачом!

Петя часто болел, в бедной семье считались роскошью стакан молока и пара горячих картофелин. Когда тонзиллит сжимал горло, отец вел его к доктору пану Крашевскому, статному красивому человеку, у которого все было белоснежным — стены, гардины, скатерти и накрахмаленный халат. Мальчику хотелось болеть всегда, чтобы как можно чаще находиться в этом кабинете, рядом с доктором.

Однажды тот перехватил восхищенный взгляд парнишки и сказал: «Образование как деньги, его нужно иметь много, иначе все равно будешь выглядеть бедно. Врач должен слишком много знать, Петя. Учись, и выиграешь судьбу».

Петр заставил мозг трудиться — запоминал цифры, даты, прочитанное, а любую мелочь превращал в нечто значительное. Неудивительно, что он поступил в Минский мединститут с первого раза. Только закончилась война, разруха, холод, голод, за что-то надо было существовать — из дома ему ничем помочь не могли. Искал, где бы подработать, но город нуждался в энтузиастах, которые разбирали руины бесплатно. К толковому студенту внимательно присматривался профессор Давид Голуб и однажды предложил: «Давай ко мне на кафедру анатомии. Очень нужен препаратор. Справишься?» Еще как! Вот тогда и зародилась дружба будущего деятеля науки с академиком.

Лекция — это искусство, а еще талант актера и режиссера в одном лице.

Учитель  

—  Петр Иосифович, вы с особой теплотой рассказываете о Давиде Моисеевиче Голубе. Дружите с его дочерью, известным рентгенологом, кандидатом меднаук Галиной Голуб. Каким был ваш учитель в жизни?

—  Строгим. Требовательным. В оккупированном Минске погибло все оборудование кафедры анатомии и уникальная эмбриологическая коллекция, создававшаяся более 15 лет. Он восстановил ее, а также анатомический корпус, создал учебный анатомический музей.

Умами научной общественности в первой половине прошлого века владели идеи нервизма. Обсуждались труды А. Сперанского о нервной трофике, Б. Лаврентьева о нейронной теории. Давид Моисеевич тоже заставил говорить о себе — он изучал закономерности развития нервной системы. Его лекции запоминались сразу. Я и сегодня не забыл, как он начал тему о строении кости. Неожиданно для всех поставил ногу на стол и начал читать басню Крылова: «На ель ворона взгромоздясь…». Затем добавил: «Правда, стол — не ель, я — не ворона, а только Голуб, но так мы более наглядно разберем кость человека. Не на муляже, а на живой ноге».

От меня, еще аспиранта, требовал: «Покажи факты». Я, конечно, пускался в рассуждения, а он обрывал: «Давай посмотрим, интересно ли это вот с такой стороны». А сторон этих у него видимо-невидимо. Так он учил меня глядеть вдаль. Учитель никому из молодых ученых не отказывал в помощи, а вот халявщиков терпеть не мог. Приехал как-то начинающий ученый из Казахстана и предложил ему за большие деньги написать научную работу. С каким треском Давид Моисеевич его выгнал: «Кого ты выучишь, кого вылечишь, а о плате перед Богом ты подумал?!»

Двадцать три года мы работали вместе. В свои 93 он вдобавок к немецкому изучил английский, а говорят, что для старческой памяти это невозможно. Наизусть знал «Анну Каренину» Льва Толстого и «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Гордился внучкой Ирой — она доктор медицинских наук, видный ученый в эмбриопатологии. После себя Давид Голуб оставил столько идей, что их хватит на целое поколение анатомов. 

—  Если бы сегодня была возможность начать все сначала, вы пошли бы в науку, которая стала не престижным занятием?

—  «Наука — это драма идей», — говорил Альберт Эйнштейн. Она ведь никогда не была рогом изобилия, зато наделяла человечество богатствами. Вознести сущее в мысль — вот для чего идут в нее, и работа эта, в поте лица, не приносит барышей, но дарит такой душевный восторг, что испытав его однажды, стремишься к нему снова. Сегодня я ушел бы в клиническую медицину, знания есть, а в жизни нет ничего лучше собственного опыта. 

Мировое турне 

—  Вы учили студентов и аспирантов в Молдове, Чехии, Вьетнаме, Никарагуа, на Кубе. Для этого пришлось освоить испанский и английский. Хватило курсов 
или брали уроки у настоящих англичан?

—  Англичане — люди без воображения, фанатики практического дела, у которых даже гениальность укладывается в жесткие рамки исполнения долга. После курсов английского я учился у пожилой, очень требовательной американки, какое-то время она жила в Минске. Невероятно искренняя, всегда открытая для нового и совершенно невежественная, когда речь заходила не об Америке, а об остальном мире. Но добродушной свежести восприятия американцев можно позавидовать. Думать на английском — было ее обязательное условие обучения. Она старалась беседовать о медицине. Для меня — любимый предмет, для нее — открытие. Нами двигала свободная любо-знательность, а не грозная необходимость, и дело шло. Учась друг у друга, мы стали неплохо говорить — я на английском, она на русском. И, выступая на международных конгрессах, уже не боялся за свой английский. В чужой стране — язык лучший посредник для установления дружбы и согласия, для познания нравов другого народа. 

—  Ваши кубинские аспиранты стали профессорами анатомии.

—  Изабель Альварес Торрес — ректор мединститута в Сантьяго-де-Куба, Фернандо Рохес — ректор Гаванского университета, а Клара Гарсия Барриос создала лучшую, на мой взгляд, кафедру анатомии в Латинской Америке. Замечательный анатомический музей, даже посуду для него выписала из Чехии. 5 аспирантов защитили кандидатские. Это очень способные ученики. Таким не жалко дарить идеи.

—  Вы были руководителем 8 докторских и 35 кандидатских диссертаций и всем дарили идеи? Неужели в анатомии, которая изучает человека со времен 
Гиппократа, еще столько неизведанного?

—   Эта древнейшая наука очень современна, и всегда будет иметь будущее. Новые оригинальные взгляды, казалось бы, на непререкаемые истины, появляются постоянно. Вот, например, взаимоотношения между внутренними органами и покрывающими их серозными облачками — никаких исследований нет. В известном во всем мире руководстве по эмбриологии человека (Oatten B. M. // Embriologia Humana/ — Michigan, 1961. 505–524) сказано, что в полости перикарда заключено сердце, в плевральных мешках находятся легкие, а в брюшной полости расположены внутренности, лежащие каудальнее диафрагмы. Но в перикардиальной полости и в плевральных мешках ничего такого нет, в норме там лишь незначительное количество серозной жидкости. Одни органы частью своей поверхности близко сращены со стенкой живота (печень), другие (почки, надпочечники и др.) плотно прилежат к его полости, желудок и тонкая кишка в процессе развития отошли от стенки живота, увлекли за собой серозный покров и подвижно располагаются в брюшной полости. И деление брюшины на париетальный и висцеральный листки необоснованно. Никаких отдельных листков серозной оболочки нет. Париетальная часть брюшины без резких границ переходит в висцеральную и наоборот. В учебниках по нормальной и клинической анатомии, в руководстве по хирургии у нас и за рубежом отношение органов к брюшине определяют как экстраперитонеальное, мезоперитонеальное и интраперитонеальное. Но эти традиционные определения не соответствуют реальности. Все внутренние органы в полости живота и таза у взрослых людей (за исключением яичников), их сосуды и нервы лежат экстраперитонеально. В зависимости от размеров органов, их формы и степени удаленности от стенки живота они могут покры-ваться брюшиной с одной сторо-ны (как правило, спереди), с трех или со всех сторон.

Я высказал свою точку зрения в научной публикации. Как на меня набросились: посмел опровергнуть банальные истины! Выяснилось, что даже некоторые профессора не знакомы с учебниками, по каким учат студентов. В дискуссию ввязались заведующие кафедрами оперативной хирургии и топографической анатомии ГрГМУ, поддержав меня. Короче, это тема для разговора на специальных симпозиумах и научных конференциях. А для молодых ученых — тема диссертации. 

Последователи  

—  Вам везло на талантливых учеников не только на Кубе?

—  Ученый без дарования подобен бедному мулле, который изрезал и съел Коран, думая исполниться духа Магомета. Талант — это дар Божий, задача педагога — увидеть его в студенте еще в зародыше и помочь развить.

Есть такая шутка, что учеными становятся школьники, которые не смогли научиться массе ненужных вещей. Но они любят школу и хотели бы оставаться в ней всю жизнь. Вот из таких и выходят настоящие исследователи. Почти в каждом выпуске у меня были студенты, влюб-ленные в анатомию. Сейчас вижу будущего ученого в Олесе Ромбальской. Эта девушка смело взглянула на уже изученное сердце и выявила особенности подклапанного аппарата, закономерности и индивидуальные особенности строения сухожильных образований желудочков. Ее работа открывает глаза кардиологам, кардиохирургам, диа-гностам. Сухожильные нити, или хорды — круглые или лентообразные тяжи, покрытые эндокардом, по своему ходу от сосочковой мышцы до створки клапана дихотомически делятся от 1 до 4 раз. При наличии добавочных хорд, а такое встречается нередко, в полости желудочков аускультативно выслушиваются шумы сердца. Человека считают больным, начинают лечить, ставят на учет, но дополнительные хорды — не отклонение от нормальных морфометрических показателей. Шумы возникают потому, что лишние хорды препятствуют току крови в систолу и диастолу, создают турбулентность. Чем ближе добавочная хорда к выходному тракту левого желудочка, тем ярче шум. Практическим врачам я советовал бы интересоваться научными публикациями по анатомии. В своем деле надо не только приобретать опыт, но и расти, чтобы в жизни как можно реже ошибаться. 

Теория для практики  

—  У Вас достаточно работ о роли органов хромаффинной и иммунной систем. Что это дало клиницистам?

—  Хромаффинные клетки составляют мозговое вещество надпочечников. Они есть в ганглиях симпатической нервной системы. Вырабатывают гормоны адреналин и норадреналин, окрашены в желтоватый цвет. Мы провели демодуляцию надпочечников у беременных самок белой крысы, когда уже закончилось развитие плаценты и установилось плацентарное кровообращение. Через небольшой разрез обнажили надпочечники и металлической лопаточкой выскоб-лили видимое невооруженным глазом мозговое вещество. При этом сохранили корковый слой надпочечников — основной источник продукции картикостероидов, искусственно вызвав только нарушение хромаффинной системы. Оказалось, что мать–плод — особое биологическое содружество двоих. При серьезных сбоях функций материнского органа мгновенно перестраивается одноименный у плода, и обеспечивает себе и маме нормальное развитие. Параганглии и надпочечники зародыша и хромаффинные органы беременной — единая, хорошо скоординированная симпатоадреналовая система, обеспечивающая гомеостаз обоим. Не надо препятствовать женщине, больной сахарным диабетом или имеющей недостаток в хромаффинных клетках, забеременеть и родить ребенка. Два организма объединятся и изъяны на время спрячутся в «подполье», вот оно — великое таинство материнства. Не зря говорят, что мать — это имя Бога на устах. 

—  Сегодня важно знать воздействие внешней среды на еще не родившегося ребенка. Урбанизированные мамы глотают таблетки, едят пищу со всякими «Е» и
 дышат выхлопными газами. Что в нас первым реагирует на влияние внешних факторов?

—  Спинномозговые узлы — самые чувствительные центры нервной системы. По данным белорусского генетика и ученого с мировым именем Геннадия Лазюка, дети, рожденные с патологическими отклонениями, составляют 1,7–30%, а 20–25% уродств связаны с генетическими нарушениями, 10–15% — с влияниями экзогенных причин. 60–65% случаев остаются неизученными. Действием лекарственных веществ на плод я заинтересовался еще в 1961 году, когда женщины в ряде стран в качестве седативного средства принимали талидомид, что привело к трагедии — беременность не вынашивалась. Поскольку акушерская практика нуждается в комплексной оценке медикаментов, мы проверили, как изменяются нервные клетки верхних грудных спинномозговых узлов плодов белой крысы под влиянием гуанетидина, модного югославского препарата фирмы «Плива». Так вот, лекарство оказалось повреждающим агентом. Оно убивало симпатические нервные клетки, нарушало иннервацию внутренних органов. После нашей публикации (а сборник научных трудов МГМИ вышел тиражом всего 250 экземпляров) гуанетидин с производства сняли. 

О путях бесполезных 

 —  Ваши лекции всегда заканчиваются аплодисментами, студенты на них не опаздывают и ходят слухи, что вы одной беседой избавляете будущих врачей от 
курева. Поделитесь секретом.

—  Курение позволяет верить, что ты что-то делаешь, когда ничего не делаешь. Я стараюсь испортить удовольствие от самого процесса, не уговариваю, не привожу красноречивых цифр. А достаю анатомический атлас, собранный начальником кафедры Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге Иваном Васильевичем Гайворонским, и показываю. Хотите курить — курите, но только посмотрите, что с вами будет. А кто любит вино, пролистайте вот эту часть, чтобы знать, кто у вас может родиться. Действует ошеломляюще. Я педагог и должен предупреждать о пути бесполезном. 

—  Вами написана книга об анатомах Беларуси. С кого началась у нас эта наука, если до 1775 года медицинских учебных учреждений вообще не было?

—   C описания строения организма человека профессором Жаном Жильбером, французом из Лиона. Он возглавил кафедру анатомии в Гродненской медицинской академии, существовавшей с 1775 по 1814 годы. Преподавание велось им на достаточно высоком для того времени уровне. Наглядными пособиями были скелеты людей и животных. Вскрытие и препарирование трупов велось в секционном зале. Был музей анатомических препаратов. Научные исследования имели клиническую направленность. Вот с его тщательного описания вскрытия двух девочек-уродов и началась анатомия Беларуси, которая сегодня имеет свою школу и достижения. Теперь никто не ведет исследований в одиночку, различные направления морфологической науки под силу коллективу анатомов. Но по-прежнему от уровня преподавания этой дисциплины студентам зависит, каких врачей мы выпустим в свет. «Сотни воителей стоит один врачеватель искусный», — писал Гомер. А такой обязан знать все достоинства и недостатки человеческой природы. 

—  Чувствуется, что Вы любите поэзию. Кто же Ваш кумир?

—  Пушкин, солнце русской поэзии. Меня поразило, что, прежде чем выйти на смерть, он написал более 20 стихотворений, как погибнет. «Я видел смерть; она сидела у тихого порога моего». И даже предсказал, что это случится зимой, и он умрет «на груди снежной». Хоронил себя, когда ему было 18 лет. Ехал в раннюю ссылку и думал: останусь жив или нет? Очень многие творческие люди спешат в Михайловское, родовое гнездо его матери, идут в Святогорский монастырь, где покоится прах Александра Сергеевича. Чтобы укрепить в себе ослабевшую духовную силу.

Студенты часто спрашивают меня как анатома: можно ли было спасти гениального поэта, сделав ему операцию? Сегодня — да. Ему восполнили бы кровопотерю, а это более 2 литров, сделали лапаротомию, удалили сгустки крови, большую свинцовую пулю, костные осколки, зашили и обработали органы малого таза, ввели в брюшную полость антибиотики. Затем инъекции, поддержка нормального артериального давления, современное обезболивание, патогенетическая терапия. Тогда ничего этого не существовало.

Опытнейшие врачи в растерянности от смертельной раны поэта, который был им настолько дорог, что в первые дни после его смерти они не воспринимали жалоб пациентов: «Как они могут говорить о своих болезнях, когда Пушкин умер!» Обескровленному поставили далеко не гомеопатическую дозу пиявок — 25 штук на живот. По самым скромным подсчетам, они отсосали еще 250 мл крови. Назначение клизм, опия было тоже ошибками.

Академия наук СССР в 1937 году поручила академику Николая Бурденко досконально изучить дело Пушкина, создали комиссию, в которую вошли выдающиеся хирурги. Их вывод: при том уровне лечебных возможностей и медицинских познаний рана Пушкина должна считаться смертельной.

На этом медицинском деле очень ярко виден контраст двух эпох и блеск достижений врачебного искусства в XXI веке!

Анна БОГДАНОВА
Фото из архива Петра ЛОБКО
Медицинский вестник №32, 6 августа 2009